Лов трески. Глава из книги «Рыбная ловля в морях и на реках»
Пустынный и гористый берег северо-западной части Архангельской губернии от Северного Носа до Кольской губы называется Мурманским или просто — Мурман. Сторона его, обращенная к морю, изрезана глубокими заливами, которые, представляя весьма удобные места для якорной стоянки лодок беломорских судохозяев, называются становищами.
В ущельях, по которым текут небольшие речки, приютились ветхие избы, не срубленные, но сплетенные из тонкого березняка и обложенные песком с боков и сверху. Это — рыбачьи станы. Они состоят обыкновенно избенок из шести и служат с апреля до августа временным жильем — покрутом. Покрутами называются рыбаки, нанимаемые судохозяевами для ловли трески и палтуса. Наем их обыкновенно делается к 1 марта, ко дню св. Евдокии, по всем деревням и селам от городка Онеги до Кандалажской губы, где в редком селении нет так называемого богателя, то есть зажиточного крестьянина, которому вместе с деньгами достался по наследству и обычай нанимать ежегодно работников для этого прибыльного промысла. К концу февраля начинают наведываться к ним неимущие мужички с предложением своих услуг. Войдут в избу, помолятся на икону, отвесят хозяину низкий поклон и станут у притолки, а богатель сидит себе на скамье да только бородою потряхивает. «Ну что, дескать, зачем пожаловали?» Крестьяне, как водится, не вдруг начнут объяснять главную причину своего посещения, а заведут речь издали. «Что вот, мол, евдокеи подходят, солнышко стало посильнее припекать и снежок поосел — только подвязывай лыжи, да и кати себе хошь на Мурман». Если это бывалый народ, то дело скоро улаживается, потому что хозяин не рядится с покрутами. По заведенному порядку на каждое из судов назначается по четыре взрослых человека. Им отдается за труды третья часть всей пойманной рыбы, которую и делят они между собою поровну; только кормщик получает полторы доли, заимствуя половину ее из хозяйской части. Сверх того, дается ему свершенок, то есть награда за свершенный труд, от 5 до 50 рублей, смотря по улову. Хороших кормщиков немного, они все наперечет, и за ними ухаживают сами уже богатели.
«— Глядь-ко, Ванюха», — говорит ласково судохозяин, встретивши как бы невзначай такого человека, — глядь-ко, солнышко-то как припекает. Да коли правду молвить, и пора уж, ведь на дворе Евдокеи. Кажись, надел бы лыжи, да и махнул на Мурман. Так вот и подмывает.
— Зачем же дело стало? — отвечает тот, зная, к чему клонится разговор. — Надевай, да и кати себе с Богом, благо, охота пришла.
— Ну где мне! Не смогу, Ваня! Старым костям на покой пора. Вот как бы ты, удалая голова, сослужил мне опять службишку.
— Для-ча не сослужить, Кондрат Елисеич! Только давай сейчас два целковых на выпивку, да менее тридцати рублев свершены и думать не моги.
Хозяин не торгуется, и дело слажено.
Накануне выхода покрутов хозяин угощает их сытным обедом, где, конечно, не обходится без попойки. На другой или на третий день совершаются проводы. Все мужское население деревни, от десятилетних мальчиков до седоволосых стариков, в оленьих чуйках шерстью наружу, идет медленно по улице, окруженное крестьянками. За толпою следуют большие желтые собаки, запряженные в салазки, на которых лежит кое-какая поклажа. Плач и причитыванья сменяют заунывную хоровую песню, сложенную на этот случай. Порою из средины толпы грянет плясовой напев, сопровождаемый бубном и гармоникой. Но это притворное веселье молодежи только усиливает грусть. Простясь с воющими крестьянками, покруты удваивают шаги. Если мороз оледенил верхние слои снега, они подвязывают лыжи и быстро катятся на них, вслед за кормщиками, и, наконец, доходят до богатых сел, расположенных обыкновенно по обоим берегам небольших речек, верстах в пяти от морского берега. Вот, благодаря Бога, покруты добрались наконец до своего стана. В море ходит еще лед, но далеко уже от берега. Пора приниматься за дело: прожорливая треска появилась в заливах, преследуя сельдей. Покруты изготовляют ярусы, то есть толстую и длинную, верст в шесть, веревку, по концам которой находятся два больших камня, защемленные в сучковатые бревна, а во всю длину привязаны к ней, аршина на три друг от друга, тонкие и недлинные бечевки, с крючками, наживленными кусочками сельдей, семги или червями и мелкой рыбою. Вытянутый ярус опускается на морское дно, в виде длинного и редкого гребня, с зубьями, кончающимися крючками, с воткнутою на них наживкою. От якорных камней идут с неглубокого дна моря на поверхность воды две веревки, привязанные к деревянным чурбанам, на которых торчат шесты с длинными голиками. Это — махавки, означающие место, где закинут ярус. Его забрасывает в воду и тянет из нее тяглец; он снимает с крючков треску и насаживает на них новую наживку — наживочник. Устанавливает шняку наиболее удобным образом для вытаскиванья камней и яруса весельщик; выбирает места для ловли и правит рулем — кормщик. Вот и все четыре покрута, составляющие экипаж беломорского судна, назначенного для этого промысла. При них находятся обыкновенно два-три мальчика, прозванные зуйками. Мальчуганы, не получающие при дележе никакой доли, кормятся тем, что остается от больших. Впрочем, это преполезные мальчики. Они топят печку, варят уху, выкапывают червей, моют бочки; словом, на их руках лежит все домашнее хозяйство стана. Если хорошо идет рыба, то с яруса снимают ее по две полных шняки, а ярус вытягивается в сутки иногда раз пять. Вслед за этим начинаются береговые работы. Пойманную рыбу пластают, разрезывая ей не живот, но спину, и вынимая хребтовую кость и печенку; потом кладут ее рядами на жерди, подпертый козлами, где и сохнет она около трех месяцев. Таким образом приготовленная треска называется штокфиш. Но несравненно в большем количестве солится она с хребтовой костью, в крытых ямах, вырытых на берегу и обложенных внутри мхом. Здесь, от полу до потолка, кладут треску рядами, пересыпая их солью. Из печени вытапливают известный тресковый жир. Палтус никогда не сушится на Мурмане. Эта рыба жирнее трески и потому сушеная скоро портится. Ее солят, не отрывая, впрочем, головы, как это делается по большей части с трескою.
К концу лета на становища приезжают сами хозяева, со съестными припасами и горячительными напитками, за которые платят покруты по продаже принадлежащей им части улова. Пир идет горой до тех пор, пока все выльется или пока не уедет хозяин с грузом трески в Архангельск. Там, в сентябре, вся Двина бывает запружена беломорскими судами, и по всему городу несется тот неприятный запах, который получает треска от дурного засола. Из Архангельска тянутся с этой рыбою бесконечные обозы на шунгскую ярмарку, откуда привозится она уже в Питер.
Д.В. Григорович
