Обловил
Зной лежал неподвижно и тяжело, раскалив и выбелив горизонт там, в верхнем течении, где в неверном плывущем мареве виднелась Чебоксарская ГЭС. Но, может быть, это мираж?
Чайки, потеряв аппетит, вяло плюхались на парную гладь Волги и плыли комьями белой пены рядом с невесть как вырванными кустами зеленого тальника, пустыми пластиковыми бутылками, огрызками яблок и огурцов. Песок Сидельниковского острова пестрел разноцветными бикини отдыхающих и трусами неутомимых ловцов чехони. Там же стояли лодки множества видов с поднятыми моторами.
Устав от полного безветрия, облака взгромоздились на зеленые утесы правобережья и сонно оцепенели невиданными странами-городами, округлыми громадами гор и холмов, позолоченными солнцем и подсиненными снизу. Изредка из этой синевы проливались короткие грибные дожди. Но от них лишь дымилась дорожная пыль и оставалась влажная духота. Все вокруг окончательно застыло. И только на грузовой пристани что-то тяжко ухало и грохотало, да плыл над санаторием слащавый «Малиновый звон» в исполнении Гнатюка.
Мы изнывали от жары. Мало того, наша «Обь» раскалилась до температуры изрядно нагретого утюга, и прикасаться к ее дюралевым бортам было небезопасно. В который уже раз я проклинал себя за то, что не взял с собой дуги тента. Мне виделся натянутый над лодкой брезент и прохладная тень под ним, но это уже походило на галлюцинации. Тент бесполезной тряпкой валялся в грузовом отсеке. Время от времени мы с сынишкой Женькой «макались» в Волгу, держась за тросы якорей. Но вода была ненамного прохладней воздуха, и вскоре душная до дурноты истома вновь обволакивала нас.
Не клевало часа три - с тех пор как «дали» течение. Словно все замерло и там, под водой. Женька, худенький, жженный солнцем до черноты тела и белизны волос, вначале вертелся и терзал меня бесконечными вопросами. На некоторые я честно пытался ответить, некоторые заводили меня в тупик. То ли из-за детской мудрости и непосредственности, то ли по причине окончательной отупелости моей раскаленной головы. Но вскоре я почувствовал, что мне стало чего-то не хватать. Словно бы исчез какой-то привычный фоновой звук, ну, как если бы перестали поутру петь птицы или убралась куда-нибудь назойливая муха, долго жужжащая на стекле...
Женька спал, свернувшись на разобранном сиденье. Спал прямо под палящем солнцем. «Сгорит мальчишка, одуреет от такого сна, - подумалось мне, и опять с досадой. - Чего ж я дуги-то не взял!» Досада досадой, но так дело не пойдет. Примитивный каркас я соорудил из двух весел и спиннинга, положив их на борта над Женькой и накинув сверху брезентовый тент. Хорошего обдува и прохлады под таким тентом конечно же не будет, но все же хоть какая-то тень. Вскоре Женька уже сладко сопел и посвистывал носом. «Рядом бы с ним устроиться. Все равно бесклевье...»
Я сидел и смотрел на сына. Как-то не сбылась моя мечта, что станет он азартным рыболовом. Ему, непоседливому и удивительно общительному, нравилось само приключение: люди-попутчики, с которыми он запросто сходился, череда простых событий и новых мест, ночевки у костра, рев мотора и каскад речных волн, стук дождя по брезенту палатки, заря-огневица, страшноглазый филин в черном дупле. Поклевка не была для него целью. Еще он писал стихи, немного наивные, но в них где-то глубоко, кажется, все же блестела отметина-искорка...
Женька спал, а я уныло смотрел на сторожки «кольцовок», покрываясь гусиной кожей от солнечных ожогов. Но что-то случилось к полудню, в самой, казалось, жаре. Откуда-то пришла свежесть, пахнущая земляникой и сырой травой. Солнце растворилось в дымке и погасло. Меня обсыпало легкой теплой моросью, которая почему-то оказалась неприятна для воспаленной спины. Дождь забился фонтанчиками на неподвижной воде, все усиливаясь, но это его усиление было ничем перед тем яростным шумом, который приближался вместе со стеной ливня и черной полосой на воде. Невероятно быстро эта полоса накрыла лодку, и все вокруг закипело. Я сидел под хлесткими струями и удерживал над Женькой тент, отчаянно рвущийся на ветру.
Все окончилось так же быстро, как и началось. Удивительно, но сынишка даже не проснулся. Так намаялся на жаре.
Сейчас, после дождя, ему стало прохладно, что было видно по тому, как он во сне ежится и подгибает колени к груди.
Я накрываю его курткой и снова устраиваюсь перед снастями: меняю насадку, поправляю колокольчики на сторожках. Видимо, задеваю один из них, и тот трясется, звонит на всю притихшую округу. Откидываюсь в кресле, но колокольчик продолжает трястись и бренчать. Да это же поклевка! Словно и забыл я про такую вероятность, устав от жары и бесклевья.
Подсекаю и вываживаю на поверхность отчаянно упирающегося килограммового леща. Слегка дрожащими руками отцепляю его и прячу в садок. Здесь следует сказать, что садков у нас два. Один, побольше, - мой, другой - Женькин. Можно было обойтись и одним садком, но я посчитал, что азартнее будет ловля не в общую кучу, а кому как повезет. Каков, мол, добытчик, таков и улов. Все бы так, но первый лещ попался на Женькину «кольцовку», и, хотя тот спит, по уговору убираю добычу в его садок.
Второй подлещик затрепыхался там же. Словно издеваясь, лещи клевали только на снасть сынишки. Моя «кольцовка» встряхивалась от притязаний худосочных густерок, окуней, сопы-«лаврушки», попался даже ротан, наверное, единственный здесь, на течении. Но лещи, словно сговорясь, избегали меня.
Грешен, начал я мухлевать. Это когда играешь сам с собой в шашки и вроде невзначай, не глядя, ходишь за соперника. Но иногда самые, казалось, глупые «его» ходы оказывались гениальны и выигрышны. Так и здесь. Я старался не замечать, что черви на крючках Женькиной «кольцовки» обсосаны до самого жала, но самые крупные лещи попадались именно на них. На свои крючки я цеплял отборных жирных червей, но они напрасно болтались там, в глубине.
Когда Женька открыл свои голубые нахальные глаза с длинными ресницами, его садок был полон жирными лещами и подлещиками. В моем же - рыскала кругами низкопородная рыбья шпана. Надо отдать должное сыну, он довольно сдержанно отнесся к «своему» успеху, впрочем, заметив, что поймал больше меня. И хотя он не потрудился уточнить, кто же собственно ловил, а кто спал, я был благодарен Женьке за его великодушие и отсутствие куража над побежденным соперником.
Но когда мы, усталые, вернулись домой, первыми Женькиными словами еще с порога были: «Мама, ты знаешь, я сегодня круто обловил папу. Ну просто круто!»
Александр Токарев
