Старик Небалуев зажигает озеро

...День угасал медленно, с неохотой, в полнейшей тишине и безветрии. Под знойным вечерним небом низкая и сырая пойма реки Нямжи закурилась белесым туманцем, поперек реки легла закатная полоса киновари. Благословенный час! Вот уж поистине — над миром словно пролетел тихий ангел. И, если бы не тягучий скрип тележного колеса на том берегу, если бы не гнус, мухи да жужелицы — крупное оводье, терроризировавшее все живое, — можно бы подумать, что природа кем-то заморочена на весь вечер и всю ночь, до петушиного крика.

На рыбалку мы со стариком Небалуевым вышли вместе, а вот рыбачили, как всегда, порознь. Ничего не поделаешь, по-разному устроены, а отсюда и разное отношение к рыбалке. Небалуев с его крестьянским практицизмом ценил в рыбалке прежде всего результат, хотя и не жадничал, ловил рыбу только для себя и ровно столько, сколько нужно. Я же, наоборот, ценил в рыбалке больше всего процесс, но зачастую не сдерживал себя, свою страсть — хапал, как говорят, а потом не знал, что делать с уловом, пока не догадался сдавать в детский сад. Словом, две противоположности. Снасти у нас, естественно, тоже были разные. Я ловил спиннингом. Небалуев — жерлицами. Мне нужна была чистая вода — в смысле без водорослей, с ровным песчаным дном, чтобы не терять времени и не нервничать из-за зацепов. Небалуев предпочитал рыбачить в проточном озере, среди коряг и травы; поставит жерлицы, ляжет на корму лодки и дремлет. Сторожить, суетиться, хватать снасть при поклевке ему было не нужно. Если уж щука замечала живца, то брала его вместе с тройником мертво, взаглот. Случаев схода у него не бывало. Это сделало его насмешником, в основном, надо мной. Подремав, он подгонял лодку к моему плесу, бросал якорь и начинал «болеть» за меня, как за спортсмена — само собой, с ехидством.

— Так-так-так... В-в-вжик! Теперь, значит, круть-верть... Хорошо. Но — впустую... Новый заброс. В-в-вжик! Опять круть-верть. Ага! Вроде чего-то есть. Никак, щука. Тащи ее, дьявола, тащи! Да ноги упри покрепче! Упри, говорю, ноги!.. Ну вот, сошла... Ведь говорил — упри ноги. Дак ты не послушал... Давай снова. В-в-вжик!

Такое издевательство над собой мог выдержать не каждый. Но я терпел и даже улыбался, правда, через силу. Потому что старик не раз выручал меня при зацепах. А ведь зацеп — это, как правило, потеря блесны с поводком. Сделать же новую, такую, чтобы и в бесклевье брала, не так просто.

...Проверив жерлицы, старик Небалуев сошел на берег и стал рубить хворост для костра, который мы по обыкновению разводили на старом, обжитом кострище, где все было под рукой: и пеньки сиденья, и рогатина для костра, да и сам котел объемом с ведро, с толстыми чугунными стенками, облитый внутри эмалью. В мою сторону Небалуев даже не посмотрел, точно меня и не было вовсе. А зря. У меня как раз начиналась интересная рыбалка. Точнее, не рыбалка, а... черт знает что! Как только я делал заброс и брался за катушку, так возле блесны появлялась щука с полуразинутой зубастой пастью, но не брала ее, лишь сопровождала, следуя за ней в полуметре. Другой заброс... третий... пятый — то же самое. На шестом забросе щука подплыла за блесной близко к берегу, и, когда она делала разворот, я успел разглядеть ее в светлой воде совершенно отчетливо. Это была красавица в своей лучшей поре — черноспинная, с желтым брюхом и оранжевыми крапинками на боках. Таких щук я, кажется, еще не лавливал. А может, и ловил, но ведь непойманная щука — всегда самая-самая!..

Посчитав, что причина — в приманке, лихорадочно меняю блесну, делаю несколько забросов. Нет, результат тот же. Щука кидается к блесне, но лишь провожает ее на расстоянии и перед берегом благоразумно уходит в глубь. Это меня разозлило. Я подумал, что щука либо сытая, либо уже бывалая, просто дразнит меня, и решил уйти на новое место, к излучине. Но именно в тот момент, когда блесна была уже возле берега, щука сгребла ее в резком порыве. Попалась, голубушка! Удилище изогнулось в дугу, но выдержало, и остальное — выхватить добычу на берег — было уже делом техники.

На берегу, вывалявшись в песке, щука не казалась такой большой и экзотической. Да и налюбоваться ею вдосталь мне не дал Небалуев — тотчас деловито взял ее за жабры, распорол брюхо кривым ножом и кинул в ведро с водой. Тут же я открыл и причину ее странного поведения. Оказалось, в щучьей пасти был, помимо моего, еще один тройник, только с неметаллическим поводком, выдававшим рыболова-предшественника как откровенного дилетанта: неметаллический поводок щука перекусывает словно травинку, оставляя у себя в глотке вонзившийся тройник, и потом гибнет от голода.

Думать о таких вещах, как тройник в глотке и голодная смерть, — дело неблагодарное. Запал рыболовной страсти у меня сразу погас, и я вдруг решил, что на сегодня ловить хватит, рыба мне — ну, совершенно ни к чему. Другое дело — завтра, на утренней зорьке.

Я помог старику чистить картошку, заговорил о нечистой силе, тем более, что подкрадывалась ночь — самое время заводить такие разговоры.

— Самсон Николаевич! А правда, что в этом озере прежде водились русалки?

— Да ну, какие там русалки! Враки все это, досужие выдумки. — Небалуев отмахнулся с недовольством и какое-то время молчал, нахмуренный, глядя в одну точку. Потом вдруг встрепенулся. — А хошь, я тебе живое чудо покажу?

— Как это?

— Просто. Возьму да озеро запалю.

— Озеро?

— Озеро.

— Ну что ж... валяй. Только учти: ты не оригинал. Синица тоже однажды грозилась...

— То — синица, а то — я... Кашеварь тут. Я скоро...

Намерение Небалуева «запалить озеро» представлялось мне настолько нелепым, что я не придал его словам ни малейшего значения. Подумал — старик просто пошутил и поехал проверять жерлицы

А старик не шутил. Он и впрямь... запалил озеро: кинул в воду горящую спичку, и оно вспыхнуло, как порох, — синий огонь, мерцая в потемках, побежал ручейками во все стороны от лодки, затем вновь вернулся к исходной точке и стал блуждать по зеркалу отдельными островками. Зрелище — фантастическое. Ничего подобного я прежде не видывал. Однако, чтобы это значило? Колдовство? Гипноз? Или всего-навсего какой-то прозаический газ, скажем, метан — простейшее соединение углерода с водородом, присущий гнилым местам и шахтам?

Но это было еще не все. Вскоре Небалуев вернулся к костру и поставил передо мной ведро, на две трети заполненное жидкой сероватой массой.

— Как думаешь, что это такое?

Я поддел горсть этой массы, размял в пальцах, понюхал.

— Похоже на сапропель. Сапропель — это озерный ил, в переводе с итальянского. Используется как ценное удобрение. Кстати, совершенно безвредное для окружающей среды.

Небалуев просиял, открыв во мне сведущего человека.

— Вот! Ценное и безвредное. А они нас химией глушат. Помешались, понимаешь...

— Свой-то огород этим и удобряешь?

— Этим, этим!.. Тут у нас этого сапропеля всему району не вычерпать, и не за год, не за два — за много лет. Дак это — в одном озере. А их сколько у нас, озер-то?

Сразил! Ну, сразил меня Небалуев. А я-то думал — он так себе, живет — небо коптит, и, между прочим, в вину это ему не ставил, поскольку знал, что старик дальше своего озера нигде не бывал, а учился всего «две зимы». А у него, гляди-ка, государственный ум и хватка хозяйственная, в укор мне, человеку ученому, да еще агроному, пусть и бывшему...

Юрий Тарыничев