Рыбалка на лебедином озере

Ноябрь и в наших-то среднерусских краях предзимье, а в краю Калевалы – настоящая зима. На малых озерах-ламбушках нетерпеливые рыбаки выбираются на лед.

Уловы там, по местным меркам, прямо скажем, незавидные – пучеглазые, почти черные, с темно-красными перьями плавников окуни да толстая, ленивая плотва. Рыбу эту, сильно припахивающую торфом, не каждая кошка есть станет, а уж жены рыбаков от такого улова и вовсе нос воротят, но разве в рыбе дело?

– Ты в выходные чем занимаешься? – поинтересовался Володя Рекин, когда мы, поеживаясь от пронизывающего ветерка, пританцовывали на дороге, дожидаясь машину. – На Нюк не хочешь съездить?

– А что там делать-то сейчас? – удивился я. После полутора недель лесной жизни хотелось вымыться, нормально, по-человечески выспаться, в конце концов просто посидеть перед телевизором.

– Давай лучше на перволедок туда наведаемся? Вчера же на Лахне пробовали ловить, и что толку? Думаешь, в Лахне щуки мало? Я по последнему льду на жерлицы за полдня целый рюкзак наловил. Еле допер до дороги. А вчера сколько ни бросал – ни потычки.

– Ну, Лахна не Нюк! – усмехнулся Володя. – Впрочем, как знаешь. Надумаешь – в субботу до обеда приходи.

Ну как тут откажешься? Володя Рекин – рыбак серьезный, это в поселке каждый знает. Он зря болтать не будет...

– Порыбачим, а потом и в баньке попаримся, – словно не замечая моих колебаний, продолжал Володя. – У меня там банька знатная! Ее еще отец ставил.

Словом, к полудню в субботу я был у Володи, а через полчаса мы уже тряслись в кузове нашего химлесхозовского «шестьдесят шестого» по лесовозной дороге в сторону Пизьмагубы.

Эта когда-то многолюдная и богатая деревня на берегу громадного, раскинувшегося на много километров озера после войны опустела. Заросли березками и молодыми сосенками деревенские улицы, не лают больше во дворах собаки, не слышно людских голосов...

Впрочем, пару раз в году Пизьмагуба оживает. На длинной, протянувшейся вдоль берега озера улице стоят у домов машины, во дворах шумят пилы, пахнет дымком из печных труб, а с озера доносится звук лодочных моторов. Ночами, пугая лесных обитателей, подслеповатые окна домов озаряются светом, слышатся хрипловатые, слегка простуженные голоса, громкий смех.

Обыкновенно случается это поздней осенью, перед самым ледоставом, когда у каменных луд собираются в большие стаи крупный сиг-лудога и жирные, откормившиеся за лето язи.

Так продолжается неделю, редко полторы. И вновь замирает жизнь на берегах Нюка. Заравнивает метель глубокие машинные колеи, по самые окна дома заметает, и никто не нарушает тишину зимней тайги, вплотную подступившей к забытой деревне, отвоевывающей у людей пашни, огороды и тропинки.

Но отшумит, отгуляет полая вода, начнут подсыхать раскисшие дороги, и глядишь, ковыляет по берегу, тяжело на палку-посох опираясь, старик-карел. А на другом конце улицы другой такой же старик, попыхивая трубочкой-носогрейкой, что-то топором тюкает, из трубы дымок вьется. Приехали старики сюда не просто так. И неделю, и две, а потребуется, и три будут они терпеливо дожидаться, когда из озерных глубин пойдут к береговым отмелям ведомые могучим инстинктом продолжения жизни несметные косяки леща. Весть эта мгновенно облетает весь район, и пустеют лесные поселки. Остаются в них женщины, дети, да еще те, кому ну никак не оставить работу. Но таких немного. Да и как иначе, если лещ пошел? Это святое. Ведь в любом доме, случись гости или праздник, непременно на столе исходящая паром отварная картошечка и блюдо с «кивит-калой»...

Володя собрался основательно. Рядом с нами погромыхивают четыре столитровых бочонка, а в углу – заботливо завернутый в пленку от сырости мешок соли.

– Со дня на день сижок пойдет, – поясняет он. – Сестре в Контокки надо бочонок отправить? Матери в Юшкозеро – тоже надо. Как зиму без рыбы? Карел без мяса – может, без рыбы – нет.

Признаться, я сильно разочарован. Я ожидал, что мы едем ловить на спиннинг, а тут, оказывается, целый промысел...

– Так ты меня потому и агитировал, что не с кем сети ставить? – не скрывая досады, интересуюсь я, но приятель, кажется, и не замечает моего раздражения.

– Маленько поможешь – хорошо, а и не поможешь, тоже не беда. В воскресенье вечером зять приедет, с ним поставим, – спокойно отвечает он. – Конечно, неплохо было бы хоть тройку сеток с вечера поставить. А утром только проверим и на весь день за Везансари, на луды рыбачить пойдем. Там в эту пору вся рыба собирается. И щука, и сиг, и окунь крупный жирует. А повезет – так и кумжу вытащишь.

– Так и сети у Везансари ставь, раз вся рыба сейчас там.

– В эту пору на большой воде сети не поставишь, – приятель посмотрел на меня как на несмышленыша. – В губе, за островами, и то волна большая, а в озере сейчас настоящий шторм. Завтра сам увидишь.

Короткий осенний день подходил к концу, когда машина наша прогромыхала по разбитому лесовозами мостику через ручей с водой цвета крепкого чая и выехала на берег озера. Нюк открылся перед нами серый и угрюмый. Нескончаемой чередой бежали к берегу косматые белогривые волны. Ветер срывал с них пенные шапки, далеко разносил колючие, холодные капли воды. И без того серое небо на западе еще больше потемнело, дальние острова начала окутывать сизая дымка.

Мы остановились у большого дома, покрытого позеленевшими от сырости и времени толстыми плахами. Сразу за домом начинался густой молодой березняк. Шагах в двадцати из этих зарослей торчала крыша баньки и совсем рядом гулко били в берег волны.

Пока Володя с Лешкой разгружали и заносили в дом наши снасти и припасы, я прошел едва заметной тропинкой к озеру. Рядом с приземистой, но довольно просторной банькой, между двух большущих обомшелых валунов лежала вытащенная на берег длинная черная лодка. Заглянул в предбанник. В углу у стены стоял накрытый брезентовым плащом «Вихрь», под потолком на шесте висело не меньше десятка сетей.

Машина, посигналив нам на прощание, укатила. Побродив по берегу, вернулся в дом. На дощатом столе горела керосиновая лампа, пахло мышами и плесенью.

– Сегодня рыбачить все равно уже не будем. Сейчас спустим лодку, поставим сети, а утром, как и говорил, пойдем вон туда, – указал Володя в окно на штормящее озеро, – к Везансари, на луды.

Уже в полной темноте, с великим трудом поставив четыре длиннющих сети и до нитки вымокнув, усталые и голодные, вернулись мы в дом. Только сейчас я в полной мере оценил Володины слова о том, что в эту пору сети ставят только в затишье. Даже здесь, в закрытом от ветра длинным скальным мысом заливе волна была такая, что большая тяжелая лодка плясала на воде точно скорлупка, а каково же сейчас в озере? Пока я в полном изнеможении сидел на лавке у дверей, Володя растопил печку и принялся чистить рыбу на уху. Слегка отдышавшись, я присоединился к нему и уже через несколько минут на огне побулькивал котелок, распространяя на весь дом аромат черной смородины, плевался кипятком закопченный, помятый чайник.

– Ну, давай за хорошую рыбалку! – Володя разлил по кружкам янтарную «Перцовку» ...

Первую на Нюке ночь я почти не спал. Лежал на пахнущем дымом и мышами матрасе, смотрел в темное окно и слушал звуки ночи. Совсем рядом вздыхало под порывами ветра озеро, тяжко били в каменистый берег студеные волны, под полом тоненько попискивали потревоженные мыши, а на чердаке, прямо у нас над головами, возилась и все никак не могла устроиться на покой какая-то большая птица.

Осторожно, стараясь не разбудить похрапывающего приятеля, достал сигареты, прикрыв ладонями огонек спички, прикурил.

– Смотри, огонь не зарони! – сонно проворчал Володя.

Я перебрался через него и присел перед печкой. Дрова в ней давно прогорели, ветер по-разбойничьи свистел в трубе и с каждым его порывом сквозь слой серого пепла моргали алые огоньки углей. Старый дом кряхтел и поскрипывал, словно жаловался приехавшему наконец хозяину на давние болячки. Заснул я, только когда чернильная тьма за оконцем поблекла, различимы стали планки переплета, угомонились мыши под полом.

– Ну и здоров ты спать! – растормошил меня Володя. – С полчаса никак добудиться не могу! Ты дрыхнуть или рыбу ловить приехал?

На столе стоял заваренный чайник, горкой лежали бутерброды, а сам Володя, посмеиваясь, наблюдал, как я торопливо одеваюсь и глотаю обжигающий чай.

За ночь в сети набилось множество довольно крупной плотвы, окуней, мелких и средних щучек. Но приятеля улов не обрадовал, а скорее наоборот, раздосадовал.

– Только время тратим попусту! – ворчал он, аккуратно выпутывая и выбрасывая назад в озеро пойманную рыбу. В лодке остались лишь пара самых крупных окуней, здоровенный, словно золоченый поднос, лещ да толстая, как полено, полуметровая щука.

К острову, который я поначалу принял за противоположный берег, мы добрались только к полудню. Казавшиеся с берега совсем небольшими волны швыряли тяжелую лодку словно игрушечный кораблик. От тяжелых ударов в скулы суденышко наше вздрагивало, временами почти замирало на месте. Мотор начинал кашлять и захлебываться. Казалось, еще мгновение – и он заглохнет, и тогда... От таких мыслей, от свиста ветра и плеска лохматых волн холодок пробегал между лопаток, и я на всякий случай подвигал поближе к себе небрежно брошенную Володей в лодку связку пенопластовых брусков – нечто вроде спасательного пояса. Но звук мотора выравнивался, лодка взбиралась на очередную волну, чтобы через мгновение с шумом и плеском врезаться смоленым носом в следующий водяной бугор. Три километра до острова мы тащились, кажется, целую вечность. Наконец Володя заглушил мотор, разогнув сапоги, спрыгнул в воду и аккуратно подвел лодку к заваленному мокрыми глыбами берегу. Справа от нас далеко в озеро уходила узкая каменистая гряда.

– Хорошее место. Слева мелко, а справа, сразу у камней, обрыв метра три. Осторожно ходи, камни скользкие. И если что приличное зацепишь, тоже не забывай под ноги смотреть, а то в сапогах да в плаще, если свалишься, можешь и не выбраться. – Володя придирчиво осмотрел мои блесны и категорически забраковал большинство из них.

– Вот такая нужна, – показал он на привязанную на его спиннинге узкую и длинную мельхиоровую «ряпушку».

– А чем плоха «черноспинка»? – оскорбился я за свою любимую блесну. – При тебе же я на нее и окуней, и щук ловил. Даже хариуса вытащил на Расташи, помнишь?

Володя снова посмотрел на меня, как на несмышленого мальчишку.

– На Расташи мы летом были, так? А осенью в озере, где ряпушка есть, такая блесна самая уловистая. Щука – та на любую хватает, а вот сиг, кумжа, окунь крупный – на «ряпушку» всегда лучше берут. Впрочем, как хочешь. Пробуй на свою. «Ряпушку» тебе оставить на всякий случай или не надо?

Володину блесну я, конечно, взял, но начать ловлю принципиально решил на любимую «черноспинку». И напрасно. Пока я совершенно безрезультатно хлестал воду, Володя, ушедший шагов на двадцать от меня дальше по косе, выводил уже третью отчаянно сопротивляющуюся рыбину. Краем глаза я с завистью наблюдал, как крупная кумжа раз за разом свечкой вылетает из воды среди пенных волн, как в дугу сгибается спиннинг, и даже сквозь шум ветра и плеск волн слышно было, как трещит тормоз катушки. В конце концов приятель одолел рыбу, оглушил ее ручкой ножа и, засунув в рюкзак, подошел ко мне.

– Видел? – поинтересовался он, прикуривая, прикрывая от ветра полой плаща огонек спички. Руки его при этом заметно подрагивали. – Килограмма на два, пожалуй, потянет. А у тебя как дела?

Мог бы и не спрашивать! Не отвечая ему, перевязываю блесну и на первой же проводке прямо у косы за что-то намертво зацепляю ее на дне. Напрасно пытаюсь тянуть, дергать, все тщетно. Неожиданно, когда в душе я уже расстался и с подаренной «ряпушкой», и с надеждой что-нибудь поймать, леска вдруг ослабла и изрядно поцарапанная «ряпушка» со звоном ударилась о камень у моих ног. Два крючка на ней были обломаны, а третий разогнут. Ну, слава Богу! Ставлю новый тройник и теперь стараюсь вести блесну быстрее, не давая ей касаться дна. Результат нулевой. Только на четвертой или пятой проводке, когда случайно дал слабину и блесна резко нырнула, последовал мгновенный удар, да такой, что вершинка спиннинга с подозрительным хрустом «клюнула» в воду и тонко, как струна, запела туго натянутая леска. Рыба не хотела сдаваться. Она кругами ходила в глубине, упиралась, но постепенно мне все-таки удалось поднять ее на поверхность. А дальше помог случай. Набежавшая волна подхватила рыбу и выбросила ее на камни прямо к моим ногам. Первым движением было броситься на нее, не дать уйти, но вид ощетинившегося колючками, в ладонь шириной, гребня заставил отказаться от столь неразумного поступка. Прижав сапогом, оглушил свою добычу подвернувшимся камнем и лишь тогда, прижав ее к груди, поспешил подальше от воды. Почти полуметровый окунь широко разевал рот, в котором вполне мог уместиться кулак, топорщил жабры и вяло шевелил широченным темно-малиновым хвостом. Блесна, впившаяся в грубую, точно крупная наждачная бумага, губу окуня казалась крошечным мальком. Теперь настал черед позавидовать Володе.

– Хорош! – восхищенно выдохнул он, прикидывая окуня на вес. – Жалко только есть такого плохо. Мясо как резина, варить долго надо. Но все равно хорош!

Перекуриваю, осматриваю спиннинг, так подозрительно похрустывавший, но никаких видимых повреждений не обнаруживаю. При следующих забросах веду блесну у самого дна, время от времени рывком приподнимая ее и заставляя свободно планировать. Очевидно, местным окуням такая игра пришлась по вкусу. Буквально одного за другим вытаскиваю еще двух горбачей, правда, значительно меньше первого. Володя тем временем, решив не мешать мне, прошел дальше по берегу и ловит стоя на скале, вокруг которой как в котле вскипает прибой. Мне хорошо видно, как он, присев от напряжения, подводит к берегу какую-то большую рыбу. Откладываю спиннинг, чтобы помочь, но он, угадав мое желание, отрицательно качает головой. Отворачиваюсь от соблазна и ухожу на дальний конец косы, туда, где она вся скрыта под пляшущими волнами. Несколько забросов пустых, а потом, когда я собрался вернуться на свое место, случилось то, что поставило точку во всей моей рыбалке. Первое ощущение было такое, словно блесна снова застряла между камней на дне, но, когда я потянул сильнее, «зацеп» поддался и начал медленно подниматься. На какие-то секунды мне показалось, что всплыло зацепленное блесной почерневшее бревно, но лишь на секунды. В трех метрах от меня вскипел бурун, удилище рванулось из рук, едва не сдернув меня со скользких камней в серую холодную воду, с треском сложилось и сухо щелкнула оборванная леска. Остаток ее больно хлестнул меня по лицу, до крови рассек щеку и обвился вокруг изуродованного спиннинга. Обидно – хоть плачь!

– Щука была. Большая. Может, на пуд, а может и больше. У меня тоже такая с блесной ушла, – успокаивает меня подошедший Володя. – Плевать на нее! Куда она нужна? Только для фотографии, больше никуда не годна. Пойдем, блесну другую возьмешь. – Но увидев, что осталось от моего спиннинга, только присвистнул. – Катушку снимай, а удилищу – хана, можешь выбрасывать...

На этом для меня рыбалка на Нюке и закончилась. Поздним вечером приехал Лешка и с ним Володин зять. Затем я еще раз помогал Володе проверять сети. Начался ход сига. Он шел к каменным донным грядам-лудам, возле которых стояли сети, такими косяками, что мы с трудом поднимали в лодку сети с трепещущим в них живым серебром. А уже ночью приехал Лешка. Вместе с ним прибыл зять Володи – крепкий рыжий и широкоскулый парень-карел. Они остались. Мы договорились, что Лешка приедет за ними дня через три.

Мы уезжали ранним холодным утром, а над укрытым туманом озером, где-то высоко над нашими головами разносился печальный крик последних улетающих лебединых стай, точно кто-то невидимый трубил в серебряный горн там, в поднебесье. Не случайно и само название озера – Нюк переводится как лебединое...

Много раз приезжал я на Нюк. И летом, когда в укромных заливах его гнездятся многочисленные лебединые пары, и по последнему льду, весной, когда на льду его от темна и до темна токуют несметные стаи косачей и их журчанье и чуфышканье несется со всех сторон точно гимн пробуждающейся природе. Случались уловы и много больше, чем в мою первую рыбалку, но она отпечаталась в памяти особенно. Может быть потому, что первая? А может потому, что ни разу больше не вскипал у ног сумасшедший бурун, не ломалось с жалобным треском такое надежное удилище и не хлестал по лицу обрывок фирменной лески, лопнувшей от бешеного рывка, словно прелая нитка...

О.Назаров